Не могу. Господи, не могу, ничего не могу, жить не могу. Машину остановить и уехать к жаркому солнцу, беспредельным степям, большой воде, не могу. Какого хрена, скажи на милость, засунул Ты меня в эту историю, в этот чудесный проект Свой? Разве хотел я этого, разве просил? За что же спрашиваешь теперь? Я не хочу играть по установленным Тобой правилам, Господи, я не хочу участвовать в Твоей, с восставшими ангелами, войне. Ни на чьей стороне я не хочу воевать, почему Ты заставляешь меня? «…я находил самые веские возражения против такого произвола со стороны Бога, заставляющего меня расплачиваться за грехи всех». Взыскуешь за то, за что я не брался отвечать. Наказываешь за то, в чем я не виноват. Нет вины на мне, ибо не хотел я зла сотворить никогда и никому в жизни своей, и Ты знаешь об этом….

Так молился я и ругался и взывал и богохульствовал, стоя на пустой, безнадежной трассе, под Тамбовом. Шел четвертый день пути, продувал холодный, напористый ветер, бежали над головой черные тучи, угрожая дождем пролиться, и отчаяние мое достигло предела. Редкие трейлеры проносились мимо, обдавая бензиновым перегаром. Сфинксами невозмутимыми шофера. Потеряв всякое, к себе, уважение и гордую стойку первых дней, я поднимал руку, с резко вытянутым большим пальцем, на всякий движущийся объект, но бестолку, бестолку. Тупые, самодовольные, владельцы «жигулей» и «москвичей», лишь радостно показывали своему семейству стоящего на дороге дурака в красных кедах, красной жилетке, с большим, красным же, рюкзаком. Проходили, наверное, часы, уставая стоять на одном месте, я проходил вперед километр, другой, и снова тянул руку, стараясь как можно дальше отставить палец. И так устал, и вечер близко, и останови же мне машину, Святитель Николай, и не говори мне Господи, что я сам этого хотел, нет, не хотел я этого, не этого я хотел, совсем не этого. А просто. Это и есть мой Путь, один единственный, негде мне больше быть.

Началось то все легко, и даже с небольшим, вполне в духе Дороги, приключением, в первую же ночь. Вот, только, садясь в электричку, которая должна была вывезти меня из Москвы, я вспомнил, что забыл взять все адреса Астраханские, но это не остановило меня, ни шагу назад, ведь ты хотел научиться одиночеству, для этого, тоже, и предпринята Дорога, что ж, ты только усложнил себе задачу и все. Странная, кстати, это штука – одиночество. Его всегда мне не хватает, когда вокруг меня люди, и его всегда слишком много, когда я действительно один. Вот как сейчас один, на этой долбанной Тамбовской трассе, в этом великолепном, со смолистыми запахами, сосновом лесу, до которого дошел пешком, в тщетных попытках уехать.

Уже в переполненной электричке, сидя зажатый в углу и глядя в окно, на убегающие назад, в Москву, деревья, я почувствовал себя свободным. Вкус одиночества и свободы – горьковатый вкус, недаром я так люблю аромат полыни. И потом меня почти сразу взял «Камаз», идущий до Воронежа – расстояние приличное, и я уже стал подумывать, не изменить ли мне свой маршрут, и предвкусил сегодняшнюю, вдалеке от Москвы, ночь (а ведь запретил себе задумывать будущее), как машина, вдруг, и сломалась. Причем я сам, для поддержания разговора, спросил «А что это так машину колбасит?», оказалось, что да, колбасит, и серьезно. Конечно, я не преминул усмотреть в этом дурной знак. А еще, когда из дома уходил, с женой и детьми прощаясь, – банка упала на пол и разбилась. Нормально да? Но, вперед Бодхисаттва, не отвлекайся.

Еще немного провез меня общительный, молодой дальнобойщик-меломан, миновали Оку. И был тихий, спокойный вечер, и солнце красиво освещало маленький желтый домик в стороне от дороги. Небольшая, уютная деревушка Зендиково, на краю ее, в перелеске, я и устроился на свой первый ночлег. Из обочины пролесной дороги вытащил два кирпича, соорудил очаг, поставил, притоптав мокрую вечерней сыростью траву, палатку, и довольный, привалился с котелками у огня. На один объем риса, три объема воды, а в воду, еще до этого, масла подсолнечного добавить. И крышкой не закрывать, а уж костер, меж, боком установленных кирпичей, жарко потрескивает. Важно вовремя снять котелок, так, чтобы не вся вода испарилась, и она-то, золотистым маслом исполненная и особым, древесным дымом проникнутая, рисовые зерна неторопливо пропитавшая, необыкновенно вкусна. Особенно с горячим, черно-заваренным, сладким чаем. Чудесный маленький король, сижу себе. Холодно, впрочем. Полушерстяная водолазка на мне, рубашка, жилет, джинса, и шапку натянул. Сегодня одиннадцатое июня, а синоптики обещали ночью семь теплых градусов, если не ошибаюсь. Впрочем, может ли это остановить спешащего в дорогу Бодхисаттву? Не может.

Тут и вылез из кустов мужчина с собакой. И очень удивился. А Бодхи- саттва не удивился. И королевским жестом, плавно рукой поведя, гостя к костру пригласил. Чая не желаете ли? Мужчина в обалдении чая выпил, и, будучи немного нетрезвым, предложил любую помощь Бодхисаттве, а так же ночлег в теплом доме неподалеку. От ночлега король необдуманно отказался, о чем, позднее, и пожалел, ночью, растирая в палатке замерзшие ноги, а помощь принял, и пошел вместе с добродушным незнакомцем, и ел шашлык и пил водку, и слушал, снисходительно, печальную повесть о сварливой жене, поругавшись с которой ушел он из дома с собакой, а вернулся со мной. Я намекнул ему, что неспроста это, так вот, найти Бодхисаттву-собаку в кустах, посоветовал все бросить и уехать. Он, впрочем, отказался.

Утро солнечное, небо чистое, но ветер сильный, холодный дует. Еще раз зашел к своему другу, попрощаться, разбудил его, смущенного вчерашней своей искренностью, получил в дар кусок просоленной грудинки, лук зеленый, хлеб черный, воды налил в пластиковую бутылку, бодро на дорогу ушел.

Ужасно раздражает бесплодное стояние. Страннику одинаково все равно, в каком месте он находится, – а все равно, злит. А потом ментовская машина неподалеку встала, на промысел пираты вышли. А ветер ледяной уже. Солнце жарит, а я стою, на все пуговицы застегнутый, и машины мимо, мимо. Ушел с дороги, мимо рощицы прошел и в поле. Здесь трава солнцем напоенная, а ветер за деревьями остался. Не раздеваясь совсем, на расстеленной пенке, в ящерице позе, застыл. Вытянулся под солнечными лучами. Долго лежал, а все согреться не мог, а потом, уже, поснимав шелуху-одежду, дремал….

Течет время по небу с солнцем вместе. А ведь я все еще в Подмосковье, обидно. И опять я на дороге, и место сменил, несколько кэмэ прошел, до кафе придорожного. А там два трейлера стоят, Тамбовские, между прочим. Жалко – поломанные. От них неподалеку я и расположился – машинам улыбаться. Медленно течет солнце по небу. И не понимаю я, почему же не берут меня, что за хрень. Может не вырваться мне уже? Ведь брали же, когда я последний раз был на трассе, лет пятнадцать назад, что же изменилось? Во мне ли? Я чувствую ответ. Смертник. Это должно быть видно со стороны, потому опасаются меня люди.

Все же пришла сменная машина за поломанными Тамбовчанами, и меня забрали, пожалев, но и, поглумившись над моим московским происхождением, что, впрочем, было мне безразлично, я все не мог понять, от стояния охренев, шутка ли? Все время, пока они груз перецепляли, не верил. К москвичам, кстати, везде плохо относятся, не любят. В высокомерии обвиняют, что ли, не знаю. Мне кажется, это у них комплекс провинции. А я Москву терпеть не могу, особенно метро – ад подземный. Ну, теперь, пожалуй, в Тамбов еду, километров триста, не меньше. Никак в себя не могу прийти, сижу напряженный, суровый, хоть обратно высаживай. И вылез бы, запросто. Потом оттаял, расслабился, разговор с пожилым, золотозубым шофером поддержал. Разумеется, он хотел знать, что я буду делать в Астрахани, «На песке лежать», и какой продолжительности мой отпуск (с ума сойти, отпуск!), «До холодов». Мои правдивые ответы принимал с недоверием – «Как до холодов? Три месяца? И совсем ничего делать не будешь? А не надоест лежать-то?», «Ну, а если и надоест, что ж, на другое место перейду. Ну, на море поеду. Лето, что ж, разве длинное, короткое лето».

Тихим, в великолепных, мягких красках, холодноватым, все же, вечером, вылез я из машины, и перешел с дороги ведущей в город на Волгоградскую трассу. Высматривая, наметанным взглядом, место, где можно было бы удобно и укромно встать на ночлег, вдруг, с удовольствием обнаружил замечательно-небольшую цепочку лениво-округлых озер с березовым леском на противоположном берегу. На безлесном берегу как раз и стояла чья-то маленькая палаточка, а я, конечно, туда не пошел. По дороге же и обломки кирпичные подобрал. В рюкзаке лежат два маленьких котелка, один в другой вложен, в чехольчике, очень удобная штука. Я для них и очаг такой же небольшой всегда делаю, кирпичи или камни плоские – идеально. В крайнем случае, из двух толстеньких бревнышек можно очаг сделать, но тут следить надо, чтобы не горели.

Березы, ветерок и тишина и ровно клонящееся к вечеру солнце. Зеленым, уютным шатром палатка. До озера вниз по терраскам спуститься недолго. Дорогу почти не слышно, я хорошо отошел – только птицы. Это мой дом. Здесь все мне знакомо и все настоящее.

Проходящая мимо старушка – «На поле, что ли встали?», «На какое поле, бабушка?», «Да вон, поле-то, свекольное, за деревьями». Вот что, а я бы и не знал, что за кустики торчат, я там ходил, дрова собирал. «Нет, бабушка, я свеклу с детства не люблю».

И был вечер, и было утро, день третий. На третий день сотворил Господь дождь, и было это, в общем, хорошо. Я спал и просыпался и слышал, как частыми толчками стукают капли о крышу палатки и по листьям и по траве вокруг, и засыпал, и слышал гром во сне, и думал, что это тоже хорошо, и опять задремывал. И так прошло, наверное, немало времени, потому, что, когда я все-таки вылез в мокрую, в блестящих солнечных каплях траву – солнце стояло уже высоко. А как прекрасно, светло и свежо. Долго завтракал и тщательно, спустившись к озеру, брился. Да и ехать никуда ведь не хотелось, так, лежать, щуриться на небо. Добил последнюю пяточку, из Москвы захваченную. На трассу вышел вполне благодушно, в придорожной кафе-развалюшке пива купил бутылку холодную, посидел на пластмассовом стуле под навесом. А машины и не едут почти. Да сегодня и вообще воскресенье. Ну, все же постоял на дороге полчаса, нет, что там, вечер скоро, а вот, воды у меня еще нет. И пошел в деревню, что в сторону недалеко. На указателе написано «Стрельцы», и храм над крышами виден, старенький, побитый, а купола уже новым железом крытые, светлые, простенькие. А сходить поленился, в ближайший дворик зашел. И вот, благообразный, седовласый, бородатый мужчина возится в кирпичах и цементе, что-то выстраивая. Спокойно так, патриархально, мне понравилось. «Добрый вечер, простите. Нельзя ли мне у вас воды набрать?» (Дай попить пожалуйста, а то так есть хочется, что переночевать негде). Получил только воду и объяснение как выйти на трассу. Ну, это я и сам знаю, только что оттуда. И опять вернулся. На ночлег встал, на этот раз, рядом с дорогой, в лесополосе. Тяжелые, угрюмые деревья двойным высоченным рядом. Не так комфортно, но с намерением завтра с утра начать уже серьезно ехать.

А утро не радостно. По небу рваной пеленой тучи, ветер. Пока костер разжигал, поклацал зубами, сыро, холодно. Разогрел рис с салом, что с вечера оставил, чай горячий, собрался быстро. Первые выстоянные на трассе часы не согрели. Солнце изредка проглянет сквозь тучи, холодным, стремительным ветром поддуваемые. Прошел по дороге вперед, на пригорке встал. Дорогу теперь хорошо сверху видно, редкие по ней машины ползут. Хожу вперед-назад, на небо смотрю, на дорожные камешки, близко знакомые, травинку жую, сигарету курю. Вот машина, давно внизу замеченная, поднялась неторопливо, а ты стоишь так комфортно, с полуулыбкой, шляпа на голове, бандана на шее, джинсуха – вот ковбой стоит, изи райдер, типа, руку откинул, большой палец вверхх… вжжж… сссука. Там я долго простоял. Часов нет, не знаю, но озверел. Идти легче, хотя и устаешь от рюкзака, а еще ведь и палатка в мешке под мышкой, но все же. И пейзаж меняется и к цели, вроде бы, приближаешься. Спустился вниз, там кафе, еще что-то понастроено, и умывальник с краном, вода течет. Хорошо. Умылся, воды с собой вновь набрал. Никогда не знаешь, где тебя ночь застигнет. Залез еще на одну гору, там дорога ответвляется и место широкое, ищешь ведь, где этим гадам стать будет удобнее, не изи, ни хрена! Посидел, расслабился, покурил. Встал. Стою в полу трансе, глаза прикрыты, руки в карманах, и покачиваюсь вместе с травой на ветру. Ом-м-м… на шум мотора лениво поднимается рука, и лениво, потом, уползает в карман …м-м-м. Но, однако, уже постоял-постоял, да и садиться стал, отдыхаю. Спиной к дороге отвернулся и не смотрю на них даже, сами понимать должны, уроды. Вот угораздило меня оказаться на дороге в День Независимости, а сегодня именно этот день, господа, именно! Что празднуем-то, мать вашу! От чего независим-то? Почему меня не везут-то? Неужели третью ночь под Тамбовом? Пиздец. Но, по любому, здесь стать негде, место унылое, безлесное.

«Жигуль» остановился. Первая за весь день машина. С частниками предварительное объяснение приветствуется, поэтому «Извини, друг, денег только у меня нет, а компанию я тебе составлю» – в приоткрытую дверь я ему. Увял мужичок. «А куда едешь то?», «На Борисоглебск», «А-а, нет, нет…». Езжай друг, езжай. Еще постоял, еще машина остановилась, но как бы и не ко мне, в сторонку. Вышло оттуда лицо кавказской национальности, за руку поздоровалось со мной, скепсисом и сарказмом преисполненным. «Это, слышь, мы правильно на Парисоглепск едем?», «Едете правильно, меня с собой возьмите», «Ку-у-та?» – побрезгливело лицо, «Ну, на Борисоглебск же» – губы кривя, «А-а, нэт, слышь, мы тут еще в одно место будем заэжять». Уроды, уроды, волки Тамбовские…. Надел рюкзак, пошел по трассе. А тучи то разошлись, и солнце припекать стало. Огромный спуск впереди, и дальше, до горизонта, подъем, и холмы вокруг зеленые. Красиво конечно, но идти придется кэмэ четыре, не меньше. Ну и шел себе, то песенки пел, то ругался, то с Богом разговаривал. «Вскую оставил меня, Господи, для чего покинул здесь. В Твоих все руках, и ничего без Твоей воли не совершается, почему не поможешь мне уставшему?».

Дошел до горизонта, и жарко стало. Не очень долго постоял, голосуя уже безо всякой надежды, передохнул. Дальше мост, развилки, в сторону уходит Воронежская трасса, и в Тамбов можно вернуться, на поезд сесть. У меня с собой полторы тысячи рэ, но это, до осени, все мои деньги. Нет дороги назад Бодхисаттве. А за мостом еще кэмэ три вверх по подъему прошел. Продавцы фруктов, у своих машин скучающие, окликают – «Э, куда идешь?», молча им пальцем вперед показываю. На верху и задерживаться уже не стал, там, в конце опять-таки немалого спуска, виден густой лес, уже дойду туда и хорош, с ног валюсь. Внизу стоянка, заправка, кафе – купил пива бутылку. Сейчас спрячусь, упаду, и буду пиво пить, грудинкой заедать. И лес то отличный, сосновые заросли сплошь, виден уже хорошо. А место для стопа идеальное – ровнейший участок дороги, поворот на деревню Большая Липовица, и обочина заасфальтирована! Сил нет, в лес бы…. И вот, уже по хвое, вдоль стройных смолистых рядов, на опушку, кажется, так это место называется – опушка. И Винни пушка и ослик Иашка, и посрывал-побросал все с себя, и мягкий мох, и иглы сосновые, и лежу постанывая. Пива, скорее пива холодного, где же эта грудинка гребанная, спасибо доброму человеку из Зендиково, где хлеб, где нож... и уснул. Выпил, поел и уснул, на солнечном припеке раздевшись. Обгоревшее уже лицо шляпой закрыл. «В лесу никому нет вреда оттого, что я такой, какой я есть; а когда я схожусь с людьми, мне надо напрягать все силы, чтоб вести себя как должно»….

Отчаяние накрыло меня вечером. Умереть бы. Нет, не умереть, а не быть. Я так устал, право, Господи. Не существовать. Мои глаза всегда грустны, поверь, Господи, они никогда не улыбаются, я сам удивлен, мне ничто уже не интересно здесь, поверь. Тридцать восемь зим за моей спиной, я все знаю, я все уже видел. Вот он я, Господи, смотри. Мягкий, терпкий воздух пронизан лучами-стрелами, густоту крон пронизывающими, а птицы лесные поют-перестукиваются, перешорхиваются с ветки на ветку. Прекрасное одиночество, к которому я стремился, жаждал, и так давно. А мне это не интересно, Господи. Я опустошен, проиграл. Четвертая ночь под Тамбовом, какой, на хрен, бодхисатва, все равно где быть, ни хрена не все равно. Нет, дело в том, что я не могу уехать. Не могу. А что я могу сделать теперь, в этом лесу? Разрезать себе вены могу. Но кровь не пойдет, ни хрена. Говорят, в воде надо руку держать, чтобы кровь вытекала, а нет здесь воды, и кровь моя ленивая, медленная, не вытечет. Веревки нет совсем, ремень только кожаный, да и смерть повешенного уж больно противна, – хрипишь, глаза вылезут, обосраться можно, те еще ощущения. Вот, я слышал, хорошая смерть, если воздух по вене отправить. До сердца пробка дойдет, и пожалуйте на выход. Только вот, встречающие кто будут? Это пострашнее повешения. Во первых, думаешь, вдруг не смерть, а инсульт какой ни будь, паралич там, хрен знает. А потом думаешь, что это по любому не обратимо, не инсульт, так уже точно смерть, мгновенная. Конечно, страшно. Там, я читал, что они с самоубийцами делают. За руки, за ноги цепями к камню холодному прикручивают, люди добрые, и лежишь там, с пауками, вечную вечность, ну, или до Суда, может, амнистию дадут, а то и нет. Сволочи. Надо будет все же шприц раздобыть и с собой возить, на всякий случай. На такой вот, лесной случай. Проиграл.

Утро четвертого дня встретило меня барабанным дождем по крыше, и я опять долго дремал в сырой душноте палатки. Когда дождь стал стихать, – вылез. Мокро, холодно, пар изо рта идет, лес во влажный туман одет, небо беспросветно и проливно. Пил чай, укладывал рюкзак, промокшую палатку свернул, сам весь отсыревший. Посидел на корточках у костра, обнимая его, растопыриваясь. На пустой, безрадостной трассе недолго постоял, не имея надежд, ни желаний никаких, вчера все перегорело. Совершенно безразлично все сейчас, полная отстраненность, чем хуже, тем лучше. Три одиноких трейлера прошли караваном, обдав меня брызгами. Опять начал моросить мелкий дождик. Пошел лесом, вдоль дороги. Недолгим спуском вышел к кирпичному дому – кафе, магазин, гостиница. Заправка рядом. Под усиливающимся дождем прошел я в придорожное кафе. Привет Джиму Моррисону.

Да, такой барчик на первом этаже, пустой, телевизор сериалы показывает. Рюкзак с палаткой в угол поставил, шляпу на стол бросил – здесь я долго буду. Хотел чекушку купить, буфетчица говорит – на разлив можно. Отлично, тогда сто грамм и яичницу, ну и хлеба черного пару. И так выпил хорошо и закусил и посидел в тепле и уюте. За окном дождь проливной хлещет, по телику Хуанита с Родригесом целуются. Толкнулся, было, в туалет, помыться – закрыто. Она говорит «Вход пять рублей», «Ну ладно» говорю, «я еще потерплю тогда», и еще пятьдесят заказал, под яичницу. Сижу в окно смотрю. Мокро там, безнадежный дождь поливает. Еще посетители зашли с дороги, на иномарке в сторону Тамбова ехали, я в окно видел. Молчаливые сели обедать. А я еще пятьдесят заказал, и хлеба кусочек, и туалет за пять рэ. А там уже другая буфетчица, а она говорит «Что вы, что вы, вы же наш клиент, а у нас клиентам туалет бесплатный». Вот спасибо, значит, наебать меня хотела. Закрылся я, стал с водой и зеркалом возиться. Видок у меня стремноватый оказался. Зеркало над умывальником висит, – только половину себя вижу: худой, длинный; черные водолазка и платок, что на шее болтается; красная джинсовая жилетка в обтяжку и воротник стойкой; лицо обгорелое, очки перекошено блестят, глаза дикие, щетина двухдневная, облепленные пряди волос на шее в маленький хвостик стянуты; серьга серебрянная в ухе – Леннон на лесоповале в Орегоне. Охреневший.

Умылся, пальцами причесался, вернулся водку допивать. Еще чаю заказал, с лимоном. Но и надоело уже. Собрался и вышел. Под просторной заправочной крышей дождевыми струями обрамляемой стою. А, по фигу. А потом, вскоре и солнышко осветило. Дорога пустая, выхожу на середину, на пригрев, жмурюсь, улыбаюсь. Да и хрен с вами, ну, уйду опять в этот насквозь мокрый лес ночевать, чекушку с собой возьму, вены перережу на хрен. Почему нет? Не вытечет? Вы-ытечет, никуда не денется. Такое конечное спокойствие меня накрыло, да и водка помогла. Потом два трейлера остановились, шофера размяться вышли. Подошел к одному – молодой парень, «Возьмите меня с собой». Вижу, не нравится ему, мнется, «Далеко едешь-то?», «На Волгоград еду», мнется, «Да мы до Михайловки только», «Ну, до Михайловки и довезите», «Ну, садись» – решился. Вот чудеса. Залез я, перышки мокрые отряхивая, повозился устраиваясь. Парень все нервничает, – рюкзак я не так положил, потом, окошко не открывай. Ну, поехали, с Богом. По карте посмотрел, что за Михайловка такая, ох, елки, две трети пути до Волгограда, кусок приличный. Это я удачно зашел. И уже лес сосновый убийственный позади остался, поля и холмы и перелески и речушки с перекинутыми мостиками вдаль убегают, и дорога долбанная благословенная разбита, подпрыгиваем, руками в щиток упираемся. Свобода.

Я человек необщительный, ну, вы заметили. Мне тяжело с людьми разговаривать, и не о чем, главное, так скучно все, разговорные темы примитивны и неинтересны, диалоги штампованны и предсказуемы. Но беседа с водителем – закон, плата за проезд, я много лет езжу, научен. Развлекаю своих попутчиков реальными, из своей жизни, историями, подаваемыми, обычно, в юмор окрашенными, чтобы слушать занимательнее, хотя, если вдуматься, что тут смешного? Итак

Абхазская сказка.

На дворе тоталитарная советская власть. Место действия – общесоюзный хипповый лагерек, укрытый в чудесную бухту, за нелегко проходимыми Пицундскими камнями. Камни, песок. Холмы с вырубленными для стоянок террасками, лесом покрыты. Два ручья живописно оформляют берег, с двух сторон стекая в море. Оно изобилует спокойными яркими красками и мидиями для прокормления беглецов. Если пройти еще одну бухту, дальше по берегу, можно увидеть постройки Сталинской дачи, она так и переходит по наследству каждому новому царьку. Сейчас, например, Горбачев ее имеет. Оттуда, частенько приплывают к нам, на весельной лодке, усердствующие молодые чекисты, которые, очевидно, чтобы не разнежиться, не до конца поддаться расслабляющему очарованию морской воды, борются с волосатыми тунеядцами, вытесняют их с, государственной важности, песчаного берега. Возвели, со временем, для этой цели, небольшой, проволочный заборчик-заграждение, в море выступающий. Перелезть его не составляет труда, и гнусные, нестриженые, а часто и совсем голые революционеры, постоянно нарушают границу. Дело в том, что самый мягкий песок как раз там, за забором. И фундаментальная табличка «посторонним вход запрещен», каждый раз оказывается перевернутой в обратную сторону, чтобы прочитать ее могли приплывающие по утрам чекисты.

Приходят к нам и другие гости, о них рассказ. У местного, нерусского, понимаете, населения, вошло в похвальную привычку подыскивать непрактичную, на многое согласную, а потому, дешевую рабочую силу, для удовлетворения своих обширных хозяйственных потребностей. Ну, не повезло, в тот день, четверым абхазам, не сложилось. Они проделали столь долгий путь, и им так нужны были рабочие руки на плантациях, а никто из обильно населенной тунеядцами бухты не возжелал прервать ленивую дремоту и отправиться работать. Обидно, да? Что же скажет теперь дома молодой и сильный кавказский мужчина, вах! Вяло-пассив-ное сопротивление было подавленно, мои очки были разбиты, а умелые и сообразительные абхазы приобрели себе трех невольников. Потом мы все долго шли по берегу. Жаркое солнце и вечное море, рабы понуро цепочкой по камням, пират сбоку перепрыгивает, веселясь, палками деревянными на веревке прищелкивает, шагам в такт. Интересно, что уже в горах, куда отвезли нас на машине, и после неплохого обеда, предложенного, неподозревающими о нашем рабском статусе, домочадцами, Женя впервые поинтересовался «Что вообще происходит? Зачем мы здесь? Неужели работать? Нет, я не буду, я плохо себя чувствую». Один из работорговцев пообещал вылечить Женю в сарае, и сопротивление, таким образом, было еще раз подавленно.

«Рабский труд непроизводителен» – говорил кто-то умный из школьной программы, может быть и сам Маркс. Особенно уменьшается производительность, если рабу предварительно разбить очки. Что, они думали, я там увижу, на этих кукурузных полях покрывающих горные склоны. Да ничего. А должен был увидеть сорняки. Увидеть и выдернуть. Я топтался там как безумная антилопа. Какие-то, неизвестные мне растения выдергивал, какие-то землей присыпал, чтобы красиво было. Ну и примял немало разного. Не думаю, чтобы мои друзья разбирались в сельском хозяйстве лучше меня. Плантаторы отдыхали неподалеку, в тени под деревом. «Будешь плохо работать, домой не пойдешь», веселились они.

В ту доисторическую советскую эпоху рабовладение не было еще распространено среди горных народов, не так широко практиковалось, как в наше, просвещенное время, поэтому не был накоплен и соответствующий опыт. В общем, к вечеру, на той же машине, отвезли нас обратно, к морю, к цивилизации, бутылкой чачи рабочий день оплатили, и с утра, назавтра, за нами зайти пообещали, для продолжения будней трудовых. Ну, это они, конечно, по наивности. Бутылку мы друг другу передавали пока по камням, обратно, прыгали, стресс заливая, и вещи этой же ночью были собранны, и утром, рассвет, обгоняя, покидали мы гостеприимные берега.

Интересно, что их все же встретили, абхазов-то. И они действительно шли за нами, и несли с собой, для убедительности, очевидно, завернутое в покрывало ружье. Тряпку отогнули, и оружие показали, чисто дети, право. Увы, вокруг были люди, много людей, благопристойные туристы на лежаках, кушающие мороженное. Мы лишь любезно раскланялись, пообещав, впрочем, вернуться. Как ни будь, при случае.

«Кстати», спросил я водителя, «отчего это в советское время брали легко и охотно, а вот второй день я уехать не могу?» «А вдруг», говорит, «у тебя пистолет в кармане, а за мной сейчас машина с братками идет?». Вот оно что. Сериалов русских насмотрелись они. Надо было мне бандану не на шею, а на лицо повязать, треугольником, чтобы только глаза видны.

Леса Борисоглебские проехали, потом уже поля потянулись с длинными, печальными ветлами вдоль дороги. И, наконец, вечером, уже смеркалось, я вдруг оказался высаженным на перекрестке двух дорог, под Михайловкой, на которую и свернул мой мрачный шофер. В поразительно голом, безжизненном, безлюдном пространстве стоял я ошалевший, покачиваясь слегка, как матрос, спустившийся на землю. Перекошенная, неприютная, вечереющая местность с какими-то заброшенными сельхоз-постройками внизу, и таким же фантастическим сараюшкой с навесом вверху. Лунный пейзаж. И никого вокруг, ни души. Только ветер вольный. И как отпустило. Слава Богу.

Оглавление:
1 Тамбовские волки.
2.Солнечные фантазии
3.Римские каникулы
4.Речные фантазии